Чарующим мастером восемнадцатого века был Гюбер Робер. Художник Робер - чудеснейший пейзажист, сочетавший две прелести: красивую фантазию с красивой правдой. Он не только воздвигает волшебные руины, но и славит природу: солнечный свет, бездонность неба, игру облаков, свежесть листвы, обрызганной пылью фонтанов. Он прелестен и в изображениях маленьких интерьеров, остроумен и наряден в своих набросках, акварелях, рисунках.

С другой стороны, в декоративных композициях мы часто видим его уязвимое место: изображения людей. «Господин Робер, обра­щайте больше внимания на ваши фигуры; пишите их в меньшем количестве, но более тщательно» - советует ему Дидро. К тому же декоративные вещи, части общего целого, хороши в той среде, для которой задуманы. Повешенные теперь, как картины, среди чуждой им обстановки, панно Робера, конечно, проигрывают в эффекте. 

Робер родился в Париже в 1733 году. Первым его учителем был скульптор Слодц, долго живший в Италии. Он, оче­видно, и посоветовал своему ученику поездку за Альпы н направил его к живописцу Панини, которого лично знал. Этот Панини, знаменитый римский художник руин, сыграл решающее значение в направлении таланта юного француза, привив ему вкус к античным фантазиям. Но, конечно, не он один был вдохновителем Робера. И у того и у другого были славные предшественники.

Уже с давних пор руины, эти привидения античного мира, манили худож­ников. Старые мастера, как Полайюоло, Мантенья, Синьорелли, украшали ими свои дали. Руины встречаются часто на гравюрах XVI столетия, они служат излюбленной декорацией пейзажей Пуленбурга и его последо­вателей, входят, как живописный мотив, в картины почти всех голландцев, побывавших в Италии, в особенности в творения Веникса, Аселейна, Юльфта. В XVII столетии, когда рядом с «большим искусством» стали появляться специалисты по разным, боле мелким областям, «живопись руин и архитектуры» образовала особое разветвление, которое блестяще расцвело в XVIII веке. И в России тогда появи­лись, при Дворе Елизаветы и Екатерины, свои живописцы руин. Специализировалось на них семейство Бельских, довольно редкие произведения которых — перспективы фантастических палаццо — встречались тогда в царских дворцах. 

[↓ Читать далее]

Роберу был 21 год, когда он отправился в Рим. Здесь молодому художнику удалось сперва стать учеником, а затем пенсионером Французской Академии (1759). Со своим товарищем по учению, Фрагонаром, и с гостившим в то время в Риме известным любителем искусства аббатом Сен-Нон, Робер изъездил римские окрестности, зарисовывая декоративную роскошь кардинальских вилл. В особенности его пленила вилла д’Эсте, со своими черными кипа­рисами, с многоярусным садом, журчащими фонтанами и причу­дами водопадов. 

Аббат Сен-Ион, отправляясь на юг Италии, взял с собою Робера. В пути художник неустанно запечатлевал карандашем и кистью чудные остатки древности, которые живописно рушатся по «Великой Греции». Строгая красота храма Нептуна в Пестуме нашла в Робере восхищеннаго поэта, и впоследствии в его картинах будут часто звучать греческие мотивы Посидонии. 

В ноябре 1762 года кончился определенный трехгодичный срок пенсионерства Робера, и ему прекратили содержание. Приходи­лось возвращаться домой. Но Робер знал, что в Париже не найти тех видений, что питали его вдохновением. Художника околдовала древность, заворожила Италия - земля, опоенная античными воспоминаниями, разубранная руинами, от прикосновения к которой фантастическим фонтаном забил его талант. Хотелось подольше остаться в Риме, и Роберу посчастливилось найти поддержку в лице де Бретейля, сперва приютившего его во Флоренции, а потом давшего возможность прожить в Риме еще более двух лет.

Но все таки, после одиннадцатилетнего пребывания в Италии, художнику нужно было вернуться во Францию, и 24 июля 1765 г. он покидает дорогой ему город. И вот Робер в Париже. Редко кому так быстро и щедро улыбнулись удача и счастье. 

Уже в 1766 году он удостаивается звания академика. Его ве­селый общительный характер сдруживает его со всеми выдающимися людьми. Он в моде, он ездит на балы и на званые обеды. Его ценят, не только как талантливого артиста, по и как неистощимого изобретателя веселых шуток, как остроумного собеседника. Он увлекательно рассказывает о своих римских приключениях, о том, как на пари прошелся над головокружи­тельной бездной по карнизу купола св. Петра, взобрался на недося­гаемую верхушку Колизея, как, исследуя катакомбы, заблудился в этом лабиринте могил и провел мучительный день в гробовой тишине, словно заживо погребенный. «Волосы становились дыбом от этих рассказов», замечает слушательница Виже-Лебрен. Ста­рый анекдот передает, что эти смелые проделки заслужили Роберу в Риме громкую славу, и что папа не иначе звал художника как «Робер-Дьявол». 

В салонах Робер знакомится и дружит с известным меценатом XVIII века графом А. С. Строгановым. Благодаря ему Роберовская слава доходит и до России. Екатерина желает иметь художника у себя, но Робер отклоняет лестное приглашение: ему и без того хорошо в Париже, где все любят и ценят его, где ему ве­село среди друзей, где он завален удачей, заказами, почестями. 

Деятеленость Робера чрезвычайно разнообразна. В 1784 году его назначают советником Академии и он участвует во всех художественных комиссиях: рассматривает присылки римских пенсионеров, задает темы на соискание призов. Еще раннее он работает в Версале над переустройством парка и получает звание «dessinateur des jardins du Roy». Наконец, ему поручают хранение картин Королевского Музея (garde des tableaux du Muséum du Roy). Среди всех этих обязанностей Робер неустанно творит: пишет картины, панно, декорации, рисует углем, карандашем, сангиной. Быстрота его работы - изумительна. Этим объясняется колоссальное количество его творений. Графиня Головина пишет в своих записках: «Робер обедал у меня по четвергам и оставлял мне почти всегда по эскизу, начатому в 2 часа, а в 4 часа уже повышенному на стене моего салона». «Робер писал картину так же скоро, как письмо», добавляет Виже-Лебрен. Но эта бы­строта сказывалась отрицательно на качестве работы. Почти все современные Роберу критики нападают на него за спешку. Дидро спрашивает: «Но, Робер, ведь Вы уже так давно делаете наброски, разве Вы не можете создать законченное произведение?», а представи­тель мелкой критики в брошюре «Merlin au Salon de 1787» ядовито замечает: «Я предполагаю, что некоторые Ваши картины написаны entre la poire et le fromage».

Но вот приходят страшные времена: революция гонит и сокрушает старое общество. Лишившись друзей и заказов, Робер даже и не думает эммиг­рировать. Он спокойно остается в Париже, где 8 брюмера 2-го года его, как «подозрительного» за бывшие отношения с тиранами, отвозят в тюрьму S-te Pélagie. И здесь жизнерадостность не оставляет Робера. Он неустанно рисует; из-за невозможности  достать в тюрьме подходящий материал он пишет на тарелках, на столах, на спинках стульев. Все подходит ему, только бы удовлетворить ненасытную страсть к творчеству. Он изображает себя самого в камере, своих товарищей по заключению, вымышляет аллегорические картинки. Ряд этих остроумных, живых набросков можно видеть в музеях Парижа. 

Из тюрьмы S-te Pélagie, в месяц плювуаз, заключенных ночью при свете факелов перевозят в тюрьму St. Lazare. Стихи Андрэ Шенье окружили бессмертием это мрачное место, увили его поэзией, как увивают могилу благоуханные цветы. В St. Lazare соединились последние осколки блестящего и фривольного общества, навсегда рассеянного революцией. Несмотря на угрозу гильотины, аристократическая безпечность не покидала пленников. Шенье шутит: «Смерть сделалась как бы салонной игрой; дамы счи­тали известным кокетством без страха смотреть на эшафот». 

Не унывает, конечно, и Робер. По словам Виже Лебрен, в тюрьме он написал боле 50 картин, не считая гуашей, аква­релей, рисунков. Один из них он помечает «Hubert Robert le moins malheureux des habitants de St. Lazare». 

Понемногу редеет маленькая колония. Страшная телега вывозит то одного, то другого. Голова Шенье летит в корзину. Только благодаря свержению Робеспьера очередь не доходит до Ро­бера. 9 термидора разсеивает оргию, и 17 того же месяца художник и уцелевшие пленники получают свободу. Маловероятная легенда передает, что Робер был спасен из-за путаницы: гильотина «укоротила» какого-то дру­гого Робера, вместо Гюбера, «рисователя королевских садов».

В новой «императорской» Франции счастье опять с Робером. Тюремные страхи не подорвали ни сил, ни здоровья, ни веселого духа. Творчество его, с развивающимся все более классицизмом, остается модным. Он продолжает исполнять бесчисленные заказы. Наполеон милостив к нему и назначает его в правление преобразованного императорского музея. В 1802 г., петербургская Академия Художеств выбирает Робера почетным воленым общиком; к этому же времени нужно отнести второе итальянское путешествие художника, о котором, к сожалению, мы ничего не знаем. 

Робер скончался 15 апреля 1808 года в Париже. «Счастье, которое сопутствовало ему всю жизнь, не оставило его и при смерти. Добрый, жизнерадостный художник не предвидел своего конца, не чуствовал ужаса агонии; он чувствовал себя прекрасно и был одет, чтобы ехать на званый обед. Жена Робера, вошла в мастерскую мужа сказать, что она готова к поездке, и нашла его мертвым, сраженным апоплексическим ударом» — пишет друг художника, Виже Лебрен. 

Formé par la nature aux arts qu’il honora

Le cachet du génie a marqué ses ouvrages. 

Du temps dont ses pinceaux ont tracé les ravages, 

Jamais la faux ne l’atteindra 

— высечено на надгробном памятнике Робера. 

Творчество Робера - блестящий парафраз архитектурных красот древнего мира; античные воспоминания, - лейтмотив всех его композиций. Живописная ветхость руин, таинственная поэзия развалин нашли в Робере фантастически-вдохновленного поэта. Но и природа обрела в нем восторженного певца, он славил её мимолетные настроения и запечатлел её облики чудесной кистью.

Воздушностью далей, сиянием небес, серебристостью эфира, трепетной прелестью рассеянных светов, жемчужными дымками, окутывающими его волшебные сады, Робер может стать в ряд с величайшими мастерами прозрачности и освещений как Лоррэн, Бот, Кейп, Гварди и Гойен. Его пребывание в Италии и путешествие по югу Франции, где он изучил римские памятники, всю жизнь служили ему неисчерпаемым кладезем вдохновения. Робер часто повторял одни и те же местности, одни и те же руины, но никогда не повторялся. Как на сочетаниях только семи звуков построено нескончаемое богатство всей музыки, так с одинаковыми элемен­тами художник достигал новых красот. 

В чем загадка огромного успеха художника у современников? Робер явился вовремя. Он вернулся в Париж в 1765 г., когда подымались первые волны того увлечения древностью, девятый вал которого был «ампир» — классицизм времени Империи. 

Помпея была отрыта, в Италии ежедневно раскапывались по­гребенные мраморы, бронзы, мозаики. И как некогда Венера, пленяя утренний мир, выходила из воды, так теперь из земли воскре­сала забытая красота. 

Со времен Возрождения Италия считалась классической страной искусства, и художники всех земель отправлялись туда поклониться великим мастерам и поучиться на их творениях. Но во второй половине XVIII в. Италия становится общей приманкой. Путешествие за Альпы становится своего рода снобизмом. Не только художники, все едут в Рим и Неаполь, притянутые открывшимся античным миром. В 1756 г. в Рим приезжает Винкельман, апостол и жрец нового культа, и дилетантскому увлечению дает научную об­работку. Торжество возрожденной античности все ярче отражается в искусстве. Во Франции Суффло воздвигает Пантеон, Габриэль возводит дворцы-дружки площади Согласия, Пейр заканчивает Одеон. Внутреннее убранство подчиняется моде и с 1770 года — в этот год угас Бушэ — в декоративных мотивах «новый» античный стиль начинает торжествовать над пряными завитками рококо. В Германии, Англии, России - также увлекаются классицизмом. Лессинг пишет «Лаокоона», Глюк вдохновляется легендой Орфея. Екатерина выписывает итальянских архитекторов и, губя великолепную целостность растреллиевской постройки, прибавляет к Царскосельскому дворцу новое крыло, в котором обстановка звучит классическими мотивами. Меробер передает, что в 1773 году «Императрица Российская, всегда богатая великими и чудесными замыслами, возымела желание воздвигнуть себе дворец, совершенно схожий с дворцом Августов, или римских императоров. По этому поводу, она писала в Париж, прося Академию Архи­тектуры прислать ей кого-нибудь, способного создать такой чудес­ный памятник. Итак с каждым днем и повсеместно увлечение древностью разгоралось все сильнее, и в этом разгадка успехов Робера. Среди вечной красоты природы он славил то, к чему манило всех: повер­женные мраморы, рухнувшие храмы, забытые дворцы и святилища. 

Проанализировав творчество Робера, мы видим, что главное его достоинство —остроумная живописность. С ним отошел последний представитель радостного, элегантного пейзажа XVIII века. Его природа — сад или парк или радостная роща с нарядными фи­гурками, водопадами, руинами и фонтанами. Его руины все постро­ены в чарующей местности. Но, конечно, не все работы Робера оди­наково удачны. Есть панно в которых страдают композиция или стаффаж, или чувствуется спешка, но каждая работа носит в себе те или иные достоинства. Здесь чудеса освещения искупают не вполне удачный замысел, там эффектно выбранная точка или грациозность идеи мирят со слабо нарисованными фигурами. 

Итак, не только увлечение «восемнадцатым» веком приманило нас к Роберу. Нетрудно найти в его творчеств вечную красоту. Нас чаруют и его фантазия, и нарядность, и краски его — зелень и серебро в свежести парков — и волшебная декоративность разрушенных дворцов и мертвых храмов.